В авторском цикле передач Михаила Казиника «Три с половиной века развития европейской музыки» настал черед третьего венского классика – великого и непостижимого Людвига ван Бетховена. «Он воплощает собой не просто космос, – отмечает музыковед, – в нём как будто соединились разные люди, разные ментальности и разные ощущения мира…»

    Михаил Казиник: «Раньше, когда меня спрашивали о моем любимом композиторе, я не мог дать ответ на этот вопрос. Мне казалось, что, когда я говорю о Чайковском, я больше всего на свете в этот момент люблю музыку Чайковского. А когда я говорил о Моцарте, я, конечно же, больше всех любил Моцарта. Или о Брамсе – будто и не было других композиторов. Касаясь музыки Малера, я всем сердцем ощущал, что именно к этому и вел весь симфонизм. Размышляя о Шостаковиче, я был убежден, что это величайшая драматургия планеты. Вспоминая Роберта Шумана, я не сомневался в своем поклонении Шуману: и ведь действительно, кто еще был большим романтиком?..

    То есть каждый раз, когда я говорил о каком-либо из гениев, в этот момент он один и становился моим самым любимым композитором.

    Но всё-таки, положа руку на сердце, сегодня могу сказать – есть один гений, отношение к которому у меня менялось всегда только к лучшему, в ком я ни разу не разочаровался и кому никогда не изменял: это Людвиг ван Бетховен. Многие из вас скажут: “Ну, конечно, понятно – и Лунная соната, и Патетическая соната, и Аппассиоаната и великолепные симфонии – Третья, Пятая, Седьмая, Девятая…”. Нет, дорогие мои, не эти сонаты и не эти симфонии: их я давно уже наслушался, и теперь слушаю другое. Я слушаю не Третью, Пятую, Седьмую и Девятую, а всё больше – Вторую, Четвертую, Шестую и Восьмую симфонии. Я слушаю не столько ранние сонаты Бетховена, сколько поздние. И поздние квартеты… При всё том, что я никогда до конца не смогу понять – как в одном человеке могло существовать столько музыки и столько великого тайного знания!..

    Бетховен непостижим! Он неуловим внешне. Его невозможно застать на одной и той же квартире, потому что, пока вы к нему собирались в гости, он уже переехал. Он абсолютно необъясним в бытовой жизни – в своей невероятной любви и ненависти, мягкости и грубости, человечности и бесчеловечности… Но самое главное в его музыке – то, что в ней нет пределов. Бетховен – бесконечен!..»

    «Только одного композитора я любил всегда, – напоминает Михаил Казиник, – это Людвиг ван Бетховен. Я могу себе представить музыку без любого композитора, но только не без него…». Причин тому было озвучено уже немало, «но особо примечательно, – подчеркивает музыковед, – то, что в музыке Бетховена впервые зазвучала античная эпоха»…

    Михаил Казиник: «Музыка не могла быть спутницей античного мира, потому что тогда она еще не звучала как многоголосие и гармония. Необходимо было, чтобы история музыки прошла тот же путь, что и история других искусств. Античный мир был давно позади. И, тем не менее, на земле так и не появилось композитора – ни до Баха, ни во время Баха, ни сам Бах, ни после Баха  – который бы соответствовал великому античному полису: идеям Платона и Сократа, Аполлона и Диониса. Об аполлоническом и дионисийском началах любого из искусств впоследствии будет говорить великий Ницше, после которого уже невозможно думать об искусстве иначе. Аполлон – бог солнца, дающий животворящие солнечные лучи, благодаря которым все на свете расцветает и преображается. Под палящими лучами солнца созревает и виноград, из которого потом делают охмеляющее вино. И тут уже в силу вступает другой бог – Дионис: бог вина, опьянения, музыки, танцев, страсти и безумия. А всё началось с Аполлона… Так связаны между собой солнце и вызревший виноград, Альфа и Омега, сиющий Аполлон и буйствующий Дионис.

    Так вот для меня Бетховен – единственный композитор, который включает в себя всё. Он аполлонический и он же – диониссийский…»

    А убедиться нам в этом поможет, конечно же, музыка…

    Михаил Казиник представляет третью заключительную передачу о великом венском классике Людвиге ван Бетховене – исполине музыки XIX века и античном герое по широте своего художественного размаха. Вас вновь ждут контрасты: Романс для скрипки с оркестром и фортепианное рондо «Ярость по поводу утерянного гроша»…

    «То, что вы сейчас услышите, – предвосхищает Михаил Казиник Второй скрипичный романс классика, – ассоциируется у меня с великой греческой скульптурой и римскими копьями, чистотой мрамора, красотой человеческого тела и его божественным началом, великолепием форм и невиданной пластикой. Это – музыка, доведенная до совершенства, до абсолютной красоты и гармонии. Титан Бетховен здесь неожиданно оказывается самым чутким и слышащим…»

    В совсем иные сферы нас увлекает неистовое Рондо-каприччио соль мажор:

    «Это великая бетховенская шутка, – отмечает музыковед, – бессмертная шутка гения и громовержца, написанная для одного лишь рояля. И каждый раз пианисты соревнуются друг с другом, кто сыграет её остроумнее, забавнее, задорнее: у кого проявится то самое бетховенское чувство юмора, приправленное щедрой порцией ярости?..»